Poly&Pro – сообщество специалистов полимерной отрасли, где можно найти
ответы или поделиться опытом!

Михаил Леонидович Кербер. Часть 1

Михаил Леонидович Кербер. Часть 1

«Мой выбор был предначертан»

Сегодня в рамках рубрики «Профи ЗВЕЗДЫ» состоялась долгожданная встреча. У нас в гостях Михаил Леонидович Кербер – выдающийся отечественный ученый, изобретатель и педагог, доктор химических наук, химик-органик, профессор кафедры технологии переработки пластмасс РХТУ им. Менделеева, крупный специалист в области физической химии полимеров и композиционных материалов, автор новых полимерных материалов и современных методов их переработки. Встреча с ним прошла на одном дыхании.
Сегодня мы публикуем первую часть беседы. Итак, присоединяйтесь к разговору, друзья

– Михаил Леонидович, Вы родились за девять лет до войны. Где она Вас застала?

– В мае 1941-го я закончил второй класс 610-й московской средней школы, и с середины месяца жил в военном городке Монино Московской области в семье маминого брата – Андрея Михайловича Шишмарёва, авиационного военного инженера. В то время в Монино располагались аэродром и лётная школа, а позже – в послевоенные годы – размещалась Военно-воздушная академия. Предполагалось, что в дальнейшем я переберусь на дачу, которую мы сняли неподалёку, на берегу Клязьмы, и буду отдыхать. Но не сложилось – началась война, именно там она меня и застала...

Помню, что в наш военный городок весть о начале войны пришла по армейским каналам раньше, чем по радио выступил Молотов: уже в 10 часов утра 22 июня 1941-го года мы все вышли и стали сооружать щели-укрытия для мирных жителей на случай авиационных налётов. Я тогда был девятилетним мальчишкой, но работал вместе со всеми – хотелось помочь хоть чем-то, и мы копали эти щели буквально в 150-200 метрах от домов, тогда же были доставлены доски для их внутренней обшивки.


В наш военный городок весть о начале войны пришла по армейским каналам раньше, чем по радио выступил Молотов: уже в 10 часов утра 22 июня 1941-го года мы все вышли и стали сооружать щели-укрытия для мирных жителей на случай авиационных налётов.

– Страшно было?

– Скорее тревожно, но все друг друга поддерживали. Настроение было очень серьёзное, ведь Монино входило в зону ПВО Москвы, и в дальнейшем на этом аэродроме базировалось большое количество истребителей. Буквально через месяц, 22 июля, состоялся первый вражеский налёт на Москву. Он оказался очень результативным для немецкой авиации – было много попаданий и разрушений. Именно в этот тяжелый для всех день в последний раз в Москве, на Беговой улице, в квартире Бориса Михайловича Шишмарёва – другого маминого брата – собралась наша большая семья. Помню наши разговоры, а еще помню как бомбы падали неподалёку и стреляли зенитки… Дома оставаться, конечно, было опасно, поэтому, в соответствие с правилами, нам пришлось спуститься в подвал.

– Кто-то из мужчин Вашей семьи ушёл на фронт?

– Мамин брат – Борис Михайлович Шишмарёв, капитан-инженер авиации. Он воевал под Ростовом и в период отступления организовывал эвакуацию авиационных частей на более дальние рубежи обороны. Борис Михайлович погиб при взрыве склада авиабомб осенью 1941-го и был похоронен жителями посёлка Обрыв Луганской области Украины. К сожалению, о его судьбе нам долго ничего не было известно, а похоронка пришла только конце 1942-го года. Уже после войны учащиеся школы города Обрыв нашли адрес нашей семьи, а несколько позже, в 50-х годах, с помощью Академии им. Жуковского большая группа этих ребят вместе с учителями приезжала в Москву и встречалась с родственниками Бориса Михайловича. Потом его вдова и дети ездили в Украину, побывали на его могиле в Обрыве.

Мой отец, Леонид Львович – авиационный инженер, будучи начальником бригады радиооборудования на авиазаводе в Омске, тоже неоднократно выезжал на фронт для участия в боевых испытаниях самолёта Ту-2 и всех его модификаций. За это был награждён в 1944 году высоко ценимым фронтовиками орденом Отечественной Войны I степени.

– Михаил Леонидович, знаю, что он был репрессирован в 1938-ом, а потом, в мае 1941-го освобождён. Безусловно, тяжелая тема и тяжелые жизненные испытания для всей семьи… Но, тем не менее, если возможно, поделитесь воспоминаниями.

– Их не очень много. Просто до возвращения отца из тюрьмы дома мы мало говорили об этом, так как мама не особенно хотела нас «просвещать» на данный счет – слишком больной вопрос. Знаю только, что, как и большинство его товарищей по заключению, а позже в лагере и в «шараге», осуждён отец был по 58-й статье УК РСФСР. Он обвинялся в шпионаже в пользу Японии и приговорен к лагерным работам… Я, конечно, хотя был еще довольно мал и особых трудностей в годы его заключения не испытывал, хорошо помнил отца и не сомневался в его невиновности ни на секунду. Тем не менее, знал, что он в неволе и с нетерпением ждал возвращения.

День 5 мая 1941-го года, когда отец появился на пороге нашей квартиры на Сретенке, потом вспоминался как самый счастливый для меня.


День 5 мая 1941-го года, когда отец появился на пороге нашей квартиры на Сретенке, потом вспоминался как самый счастливый для меня.

– Ваша знаменитая мама – переводчица английской и французской литературы Елизавета Михайловна Шишмарёва. Какой она была с Вами, своим сыном?

– Мама во время войны не могла заниматься переводами художественной литературы, она работала для Совинформбюро и для других редакций, в частности, подготовила очень интересную передачу про институт им. Гнесиных, который она в своё время закончила сама.

Мама была весьма добрым, мягким, и одновременно очень сильным человеком. Трудно передать словами, что ей пришлось пережить, когда отец был в заключении – сколько следователей и тюрем пришлось обойти в попытках сначала найти мужа, а потом отправить ему какие-то немудреные посылки. Без работы (из издательства иностранной литературы её уволили, когда папу арестовали), с двумя малолетними детьми на руках (отец оказался в тюрьме, когда моему младшему брату не было ещё и года)… Мама пыталась, насколько это было возможным, компенсировать мне и брату отсутствие отца. Она уделяла нам всё свое свободное время, занимаясь нашим образованием, устраивая для нас какие-то игры, старалась сделать нашу жизнь более интересной. До сих пор преклоняюсь перед ней.

– Ваши самые яркие воспоминания из военного детства… Какие они?

– Сами понимаете, военное детство – необычное детство… То есть детства, в классическом понимании, у меня не было вовсе.

Не было каких-то особых развлечений, не было игрушек, даже мячей не было. Поэтому футбол и волейбол не получили тогда у нас, ребятни, большого распространения. Играли мы, как правило, в войну, но фашистами никто быть не хотел, поэтому все мальчишки изображали наших солдат, атакуя воображаемого противника. Еще играли мы в «чижика», в «пристеночек». Тогда существовала особая культура дворов, со своим неписаным кодексом поведения, своими законами. Именно во дворах, с соседскими мальчишками, проводили мы своё свободное от учёбы и помощи старшим время.


Практически всё моё детское внимание занимали повседневные бытовые дела: добыча дров, стояние в очередях, топка крошечных буржуек – всё, что должно было обеспечивать наше существование.

– А помогать приходилось, наверное, много…

– Да, немало. Практически всё моё детское внимание занимали повседневные бытовые дела: добыча дров, стояние в очередях, топка крошечных буржуек – всё, что должно было обеспечивать наше существование. Поэтому и самые яркие воспоминания у меня весьма своеобразные. Например, отсутствие всяких продуктов. Помню, как я один раз, летом 1942-го, будучи в эвакуации в Омске, попал в пионерский лагерь, располагавшийся на берегу Иртыша. Мы дежурили на кухне и смогли один раз досыта наесться сырой картошки! До сих помню ее вкус и свою радость… Как бы объяснить? Мы не то чтобы голодали, но нам, детям, есть хотелось всё время. Поэтому есть и ещё одно яркое воспоминание: на заводе, где работал отец, были закуплены и распределены между работниками поросята. Нам на две семьи достался один поросёнок. И самым вкусным блюдом в то время для меня стала картошка с жиринками.

– Как это?

– Просто отрезался кусочек мяса от нашей половины поросёнка и жарился. Этим жиром заправлялась картошка.

Хорошо помню, что в первый год нашей жизни в эвакуации овощей, например, в нашем рационе, не было никаких. На второй год мы переехали на новое место, где перед нашей комнатой в бараке был небольшой клочок земли, на котором мы выращивали огурцы, морковку, лук и редиску. Этот небольшой огородик стал для нас значительным подспорьем. Кроме того, нам, как и всем работникам папиного завода, выделили участок за городом, где мы посадили свою картошку. Кстати, в Омске почва удивительно плодородная, поэтому картошка выросла восхитительная: крупная, вкусная и ее было достаточно много. Поэтому в 1943-м году в Москву мы вернулись с ящиком собственной картошки, и всю следующую зиму это было нашим основным питанием, ну, кроме продовольственных карточек, разумеется.

– Их, я думаю, берегли как зеницу ока…

– Точно. Кстати, все военные годы, и вплоть до послевоенного 1946-го, действовала карточная система. Взрослые тогда относились к нам, детям, всерьёз, поэтому доверяли ходить в магазин и отоваривать карточки. Помню, как один раз я пошёл за продуктами, и в очереди мне разрезали мой рюкзачок, вытащив карточки. Это была тяжелая потеря…К счастью, карточек оставалось немного – лишь приблизительно недельная норма, поэтому мы как-то «перебились», перетерпели это время – спасибо омской картошке! Но этот урок я не забуду никогда!

А еще запомнилось мне, что мы очень переживали за семью папиного старшего брата, Виктора Львовича, оставшуюся в осаждённом Ленинграде, мечтали хоть чем-то им помочь. И вот как-то раз один из лётчиков-испытателей папиного завода полетел в этот город. Мы смогли отправить с ним маленькую посылку – у него были серьёзнейшие ограничения по весу, поэтому нам удалось передать только крохотную бутылку с черносмородиновым экстрактом, которую мы привезли в эвакуацию из Москвы, немного топлёного масла и чуть-чуть крупы. Позже, когда с блокадным городом как-то наладилась связь, мы узнали, что эта посылка очень сильно их поддержала.

– А было ли какое-то любимое блюдо у Вас в то время?

– Да нет, никакого любимого блюда, кроме той самой картошки с жиринками, не было: поесть удавалось только то, что получалось достать. Этому и радовались…


Никакого любимого блюда, кроме той самой картошки с жиринками, не было: поесть удавалось только то, что получалось достать. Этому и радовались…

Помню, как по возвращении из эвакуации, папа отправил меня в пионерлагерь под Москвой, в Лопасне. Так вот там нас почти не кормили. До такой степени, что мы, дети, жаловались родителям, а в те времена это не было принято. Тогда в лагерь прислали комиссию, которая и выяснила, что нас, ребятишек, действительно обкрадывали. Дело могло приобрести громкий характер, и во избежание этого администрация решила выдать нам какие-то продукты, так что из лагеря мы уезжали с сухим пайком, состоявшим из некоторого количества морковки, картошки и ещё чего-то. Правда, у нас не было подходящей тары, и наши маленькие ветхие рюкзачки тут же порвались под столь «весомым» грузом. Так что всю дорогу до станции мы шли, согнувшись крючком, прижимая драгоценные продукты к животу, чтобы ничего не выронить.

– Как-то удавалось помогать фронту?

– Наша детская помощь заключалась в том, что мы ходили по госпиталям и как-то пытались развлечь раненых. Это нельзя было назвать концертом, слишком малы мы были, но пытались сделать то, что могли: читали стихи, пели песни, девочки танцевали. Мы всем сердцем чувствовали, как много это значит для наших бойцов: возможность ненадолго отвлечься от боли, перевязок, процедур и вернуться в какую-то семейную, домашнюю атмосферу. Наши выступления становились для них отдушиной, глотком свежего воздуха – ведь у многих из них дома остались дети, по которым они тосковали.


Наша детская помощь заключалась в том, что мы ходили по госпиталям и как-то пытались развлечь раненых. Это нельзя было назвать концертом, слишком малы мы были, но пытались сделать то, что могли: читали стихи, пели песни, девочки танцевали.

Все мы тогда, и взрослые, и ребята, приближали победу как могли. И когда, наконец, война закончилась, я испытал великую, в прямом смысле этого слова, радость! Ведь это означало, что никто не будет ждать со страхом прихода почтальона с «похоронкой», что наконец-то начнется мирная созидательная жизнь. Победа сбросила колоссальное напряжение, которое оставалось у всех советских людей, несмотря на то, что было уже ясно, что мы победим, и, конечно, было облегчение, а еще – надежда, что ужасы войны никогда больше не повторятся. Но остались потери, которые понесла страна – война своим краем ранила каждую семью.

– Помните ли свои эмоции в День Победы?

– День Победы – день, про который можно говорить сколь угодно долго, и при этом не сказать ничего, потому что такой восторг, который мы испытывали в то утро, я думаю, я не испытывал никогда, и вряд ли испытаю когда-нибудь в будущем. Мы не были 9 мая на Красной площади, но поехали на Воробьёвы горы, чтобы посмотреть салют Победы с места, откуда была видна вся Москва, расцвеченная бесконечными всполохами фейерверка. И теперь, наблюдая красочные салюты по разным праздничным поводам, я всегда возвращаюсь в памяти к тому дню – Дню Победы.

– Как думаете, какие качества тогда были наиболее сильно развиты в людях?

– Война всех очень сплотила. И до неё-то жизнь была трудная у всех: годы голодные, с жильём тяжело, как и с прочими бытовыми вещами, которые кажутся сейчас обыденными… Но даже если и была какая-то первоначальная разобщённость, с началом войны люди очень изменились: стали внимательнее относиться друг к другу, старались по мере возможности помогать. В качестве примера могу рассказать, что когда в 1945-м году по Москве вели пленных немецких солдат, этим пленным люди бросали куски хлеба, картофелины – то, что могли оторвать от своего скудного пайка. Они им, как это не покажется странным, сострадали! И это несмотря на то, что в каждой семье были и погибшие, и пострадавшие, и время было голодное… Мне кажется, это очень яркая иллюстрация и доброты, и, наверное, мужества наших людей.

– Чем запомнились школьные годы? До учёбы ли было?

– Мои школьные годы были они очень разными. Наибольшее впечатление произвели, конечно, старшие классы, но, должен сказать, что мои 5-й, 6-й и 7-й годы обучения в школе, пришедшиеся на военный период, были непростыми. Мальчики, кстати, тогда учились отдельно, поэтому в нашей школе было оружие – отцы приходили с ним с фронта, а ребята приносили в школу. Но стрельбы не было, и, несмотря на то, что в стране были распространены бандитизм и воровство, у нас в школе всё было достаточно спокойно.

В старших же классах я учился в 525-й московской школе на ул. Бахрушина. К тому времени мы все уже отлично понимали, что скоро нужно будет выбирать: идти дальше учиться или работать. Так что отношение к занятиям практически у всех было серьёзным, ответственным.

Сборы в лагере на базе Костромского училища химзащиты. Михаил Леонидович () в компании товарищей по учебной группе 4Б (военная кафедра МХТИ)

- Помните ли своих учителей?

- Мне очень повезло: в этой школе были замечательные педагоги! Моим любимым предметом стала химия, которую преподавал человек, оставивший, как я считаю, исторический след в отечественном школьном образовании – Павел Александрович Глориозов. Несмотря на скудность материальных ресурсов для обучения школьников в первые послевоенные годы, у нас был прекрасно оборудованный химический кабинет, и некоторые опыты мы делали сами. Учебники химии, написанные П.А. Глориозовым, выдержали множество переизданий, и мои дети тоже по ним изучали этот предмет. Замечательный педагог и прекрасный человек, во многом определивший судьбы многих наших ребят! В результате, приблизительно треть учеников нашего класса выбрала химические специальности для дальнейшей учёбы. Своему выбору профессии я тоже во многом обязан Павлу Александровичу.

Историю преподавал также выдающийся педагог, Павел Семёнович Лейбенгруб, который, несмотря на жесткую цензуру и весьма предвзятое идеологизированное отношение властей к его предмету (характерные для того времени), сумел показать нам все сложности и противоречия истории СССР, а также некоторые пороки системы, в которой мы тогда существовали. Он научил меня очень важному навыку внимательного чтения общественно-политической литературы и подготовки конспектов, содержащих лишь смысловую часть, что очень облегчило мне дальнейшую учёбу.

Еще у нас был прекрасный учитель математики, по фамилии Мухин (имя и отчество я, уже, к сожалению, не помню). Человек очень профессиональный, требовательный. Благодаря ему ребята из нашего класса и на выпускных, и на вступительных экзаменах получили по математическим дисциплинам самые высокие оценки. Физику, к сожалению, преподавала очень слабая учительница, поэтому все провалы, которые были у моих одноклассников при поступлении в вузы, случались именно на этом предмете. Коснулось это и меня – «тройка» на вступительных экзаменах по физике в некоторой степени воспрепятствовала моему поступлению на химический факультет МГУ.

Кстати, со своей будущей профессией я определился именно в старших классах школы. В седьмом классе я хотел стать архитектором, даже пошёл на курсы рисования при Архитектурном институте, но там очень быстро понял, что нужного уровня мастерства в этом деле мне не достичь. В конечном итоге, выбор предопределила учёба в школе у Павла Александровича Глориозова, заинтересовавшего меня химией, о чём я никогда не жалел. Но выбор института был не столь прост. Я попытался поступать в МГУ, на химический факультет – из нашей школы туда поступало человек пять-шесть. Я набрал проходной балл, сдав все экзамены на «пять», кроме физики, как я уже отмечал, за которую получил «тройку». Однако в тот год проходной балл набрало больше студентов, чем было мест на химфаке, поэтому мне в поступлении было отказано.

А в МХТИ им. Менделеева в год моего поступления как раз был недобор студентов, и меня, как и ряд других ребят, приняли туда с результатами вступительных экзаменов в МГУ. Так что Менделеевка не была мною специально выбрана, но, видимо, предначертана…

– А почему именно органический факультет?

– Что касается органического факультета, то здесь мой выбор был более осознанным, хотя, как пришедший со стороны, при поступлении я выбора не имел и был зачислен на неорганический факультет, где проучился три года. Но общаясь в эти годы с отцом и его сотрудниками из конструкторского бюро, возглавляемого А.Н. Туполевым, я понял, насколько перспективными являются полимерные материалы. Поэтому после третьего курса я, как отличник, легко перевёлся на органический факультет, в одну из групп, занимавшихся по полимерной специальности.

– Работа в НИИ Пластмасс, а затем на кафедре переработки и применения полимеров МХТИ им. Менделеева стали основными этапами Вашей профессиональной деятельности.

– Да, ведь после окончания института я был распределён в НИИ Пластмасс, где проработал четыре года в лаборатории, занимавшейся широким кругом проблем, связанных с созданием материалов для различных отраслей техники. Мне удалось сделать несколько, как я считаю, удачных работ, но в целом, в научном плане эта деятельность не приносила мне удовлетворения из-за невозможности дальше развивать те идеи, которые, как мне казалось, имели гораздо большую перспективу, чем результаты, полученные в узких рамках поставленной задачи. Поэтому в 1958 году я решил поступить в аспирантуру в Менделеевский институт, где проучился три года и работал над диссертацией под руководством Ольги Яковлевны Федотовой. Интересно, что в процессе работы мне удалось синтезировать тот полимер, который сейчас известен под коммерческим названием «Кевлар» и представляет высокую практическую ценность в качестве волокна. Я же работал с ним как с конструкционным материалом, но он в этом плане оказался неинтересен.

Михаил Леонидович читает лекцию по новым видам оборудования для переработки пластмасс. Начало 1970-х годов

Успешно защитив диссертацию, я, по иронии судьбы, был опять распределён в НИИ Пластмасс, где проработал ещё три года, возглавляя научную группу. Несмотря на более широкие профессиональные возможности, предоставляемые моей новой должностью, характер работы по-прежнему предполагал узкое и фрагментарное решение практических задач небольшого масштаба. Поэтому, когда в 1967 году бывший директор НИИ Пластмасс Модест Сергеевич Акутин, который к этому времени организовал в МХТИ кафедру переработки пластмасс, пригласил меня стать её сотрудником, я с радостью принял это предложение. К моменту моего прихода кафедра находилась в процессе формирования – нас было всего трое преподавателей, и ещё два человека присоединились в течение года. Тем не менее, коллектив показал себя весьма работоспособным, и очень быстро мы стали готовить не только студентов, но и аспирантов. Обстановка на кафедре была доброжелательной и творческой – каждый преподаватель имел большую свободу в развитии своего направления работы, и использование последних достижений полимерной науки того времени всячески поощрялось.

– Кем вы себя больше считаете? Преподавателем? Учёным? Изобретателем?

– В силу специфики своей профессиональной деятельности, мне приходилось совмещать эти три роли, и зачастую одну из них трудно отделить от остальных. Наверное, всё-таки, прежде всего я – преподаватель: я подготовил более восьмидесяти аспирантов, под моим руководством защитили докторские диссертации трое учёных. Но при этом работа с аспирантами – это научная работа: моя роль здесь – в уточнении постановки задачи, определении методов, помощи в понимании перспектив исследования, что, собственно, и есть научная деятельность. За время работы на кафедре я получил более шестидесяти авторских свидетельств на изобретения, опубликовал около четырехсот научных статей, под моим руководством было выполнено несколько крупных научных исследований, которые я считаю очень интересными и перспективными.

К своим достижениям я, наверное, могу отнести и тот факт, что подготовленный мною совместно с соавторами учебник «Полимерные композиционные материалы» за последние десять лет выдержал пять изданий.

Кербер со своими бывшими аспирантами на праздновании юбилея кафедры переработки пластмасс.jpg

– Кого из своих учеников можете выделить как «наиболее оправдавших Ваши надежды?»

– Мне трудно ответить на этот вопрос, потому что среди моих аспирантов было много талантливых людей, которые оставили о себе прекрасное впечатление и как специалисты, и как исследователи.

Мне приятно осознавать, что одним из моих учеников является Ирина Юрьевна Горбунова. Она была моей студенткой, затем – аспиранткой, а в настоящее время заведует кафедрой переработки пластмасс РХТУ имени Д.И. Менделеева, на которой я проработал более пятидесяти лет и с которой по-прежнему сохраняю связь.

– Какие качества цените в людях? Что не приемлете?

– Считаю, что главным принципом, которым я руководствовался в жизни, является честность по отношению к себе и к окружающим, по отношению к работе и к выполняемым обязанностям. Я не приемлю измены, предательства и вранья, стараюсь иметь минимальные контакты с людьми, которые таким образом себя когда-то проявили.

– Что сегодня, оглядываясь назад, посоветовали бы себе – молодому человеку, вступающему в большую жизнь?

– Из любой сложной жизненной или профессиональной ситуации нужно пытаться извлечь что-то, что может пригодиться и помочь в будущем.


НАГРАДЫ
«Почетный химик СССР»
«Почётный работник высшего профессионального образования»
«Почетный авиастроитель»
Лауреат премии «Соросовский профессор»
Лауреат премии им. Г.В. Виноградова за весомый вклад в развитие реологии термореактивных полимеров и композитов на их основе

– Михаил Леонидович, Вы родились в Севастополе. Какие чувства испытали, когда этот город снова вошёл в состав РФ? Часто ли удаётся навещать малую Родину?

– Дело в том, что, когда пришёл срок мне появиться на свет, мама решила, что это событие должно произойти под присмотром доктора Сергея Андреевича Никонова, брата моей бабушки, к помощи которого с ещё дореволюционных времён члены нашей семьи прибегали в особых случаях. Жил Сергей Андреевич в Севастополе, куда мама и отправилась в соответствующее время, и вернулась уже со мной в корзинке через пару недель после этого события. Поэтому никаких воспоминаний детства об этом прекрасном городе у меня нет, и своим родным городом я считаю Москву, хотя Севастополь, город русской воинской славы, всегда вызывал у меня преклонение.

Однако, как известно, после Великой Отечественной войны Севастополь долго был закрытым городом, и я смог попасть туда уже только в 60-е годы. Меня всегда туда тянуло – ведь там остались близкие нашей семье люди, этот город в годы Крымской войны оборонял мой прапрадед – адмирал Андрей Иванович Никонов – и в дальнейшем я много раз там бывал… Надеюсь снова поехать в Севастополь при первой же возможности. А все события, менявшие его административное подчинение в последние семьдесят лет, я считаю преходящими – для меня Севастополь и Крым всегда были русскими, родными. Такими и останутся навсегда.

БЛИЦ - ИНТЕРВЬЮ

- Ваша детская мечта?
- Футбольный мяч.

- Ваше хобби?
- В молодости я активно занимался парусным спортом
и альпинизмом, плюс, и тогда, и сейчас – путешествия.

- Ваше любимое время года?
- Зима.

- Ваше любимое блюдо?
- Шашлык.

- Ваш любимый питомец?
- Я люблю собак.

- Ваша любимая цифра?
- Таковой не имею.

- Ваша любимая книга?
- Их много, например, «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова.

- Ваш любимый фильм?
- «Летят журавли» Михаила Калатозова

- Что Вас расслабляет?
- Приятное общество

- Как предпочитаете проводить досуг?
- В путешествиях с семьёй и друзьями.

- Что для Вас значит «Успех»?
- Понимание и признание окружающими.

Окончание беседы читайте во 2 части интервью.

Материал подготовила Елена ПЕНИНА.
Фото из личного архива М. Л. Кербера


14.09.2021 0 1191
Вернуться к списку