Исаак Ефимович Гольдберг. Часть 1

Разговор с Исааком Ефимовичем получился неспешным, душевным и весьма обстоятельным. Было интересно узнать о его военном детстве, обсудить юношеские амбиции и жизненные реалии, поговорить об Олимпиаде, вспомнить любимых наставников, а также задаться риторическими вопросами: почему не все мечты сбываются и как все тайное становится явным? Публикуем интервью в двух частях.

Часть 1: «Когда надо было – мы ожесточенно дрались»

- Исаак Ефимович, расскажите о своем детстве. Какое самое яркое воспоминание сохранили в сердце?

- Я родился в Минске в семье командира Красной Армии за шесть лет до начала войны. Вместе со мной, с интервалом в двадцать минут, на свет появился брат-близнец и семья сразу стала многодетной, так как первым ребёнком была шестилетняя сестра. Новоявленная двойня принесла много волнений родителям, так как возникли серьезные осложнения при родах. Решать их попросили самого авторитетного минского специалиста – профессора Евгения Владимировича Клумова. Излишне объяснять какие чувства благодарности и восхищения я до сих пор испытываю к памяти этого человека, которому обязан жизнью. Да и не я один…Очень многих доктор спас в прямом смысле этого слова. Многим помог, для многих по сей день является примером подлинного патриотизма. Дело в том, что когда фашисты напали на Советский Союз и Минск был быстро захвачен, семья Клумовых не успела эвакуироваться. Оказавшись в оккупации, Евгений Владимирович продолжил работу хирургом-гинекологом в больнице для гражданского населения. Он был связан с подпольщиками под псевдонимом «Самарин» и вместе с другими врачами передавал медикаменты партизанам, выдавал «липовые» справки, спасавшие людей от угона в Германию. Тогда же он помог оборудовать два полевых партизанских госпиталя и при срочной необходимости проводил хирургические операции подпольщикам. В октябре 1943 года доктор Клумов и его жена, Галина Николаевна, активно помогавшая мужу в работе, были арестованы фашистами…

- Предательство?..

- Да, к сожалению. Немцы, понимая, что имеют дело с выдающимся специалистом, предлагали Евгению Владимировичу работать на них, но он наотрез отказался. После этого Клумовых поместили в концентрационный лагерь «Малый Тростенец», где в марте 1944 года они были казнены в газовой камере. В годовщину двадцатилетия освобождения Минска от фашистских захватчиков доктору Клумову, посмертно, присвоили звание Героя Советского Союза. 

- А вообще военные годы, на которые пришлось детство, помните хорошо?

- Да, весьма. Особенно врезались в память события, происходившие с самого начала войны. Например, речь Молотова, извещавшая о начале Великой Отечественной. Наша семья ее услышала в парке имени Горького под Минском, где мы гуляли без папы, так как он был на военных сборах. Помню ужасную давку – когда люди бросились к трамваям, идущим в город, чтобы поскорее вернуться домой.

С первых же дней немцы стали зверски бомбить город. На всю жизнь запомнилась картина горящего Минска с круговертью и рёвом вражеских самолётов в небе. Шли тяжёлые воздушные бои с применением пушек, пулемётов. Перед глазами до сих пор отчетливо стоит такая картина: группа испуганных женщин и детей прячется под аркой у входа в нашу квартиру, дом «подпрыгивает» от взрывов фугасок. Не заходя домой после бомбёжки, опасаясь её внезапного повторения, мама повела нас на окраину Минска, где жили наши дальние родственники. Мы шли без вещей и документов, из одежды на нас с братом были только матроски, которые привёз папа из Львова до войны, после присоединения Западной Украины и Белоруссии. К нам тогда «прилепилась» соседка с двумя маленькими детьми, которая во всём полагалась на нашу энергичную маму.

В ту ночь, когда начался новый налёт, в небольшой деревянный дом, где мы находились, попала немецкая зажигательная бомба. В результате он вспыхнул свечой и две испуганных женщины с пятью детьми опрометью бросились прочь от этого места. Так мы стали беженцами… и потом вместе с другими людьми шли по шоссе Минск – Москва до конца ночи и весь следующий день. Днём было очень жарко. Нестерпимо хотелось пить и есть. Нас, малышей, посадили на какую-то повозку с фанерным коробом, в которой раньше возили хлеб, и это очень помогло. К ночи мы вышли к станции железной дороги, где стоял готовый к отправке поезд, состоявший из открытых угольных платформ. Едва успели залезть в одну из них, как поезд тронулся. Нам тогда повезло. Но много людей так и остались на станции и на подходе к ней. Наверное, это был один из последних поездов, ушедших из Минска. Было очень холодно – платформа продувалась встречным ветром и мама, как могла, согревала нас своим телом. На какой-то узловой железнодорожной станции был организован эвакопункт по приёму беженцев – там нам дали по буханке чёрного хлеба и напоили парным молоком.

- Наверняка, это было настоящим счастьем…

- Конечно. И на этом счастье не закончилось. Помню, как с помощью вооруженного конвоя люди открыли дверь переполненного товарного вагона, закрытые изнутри. Нас сбросили на головы тех, кто находился в вагоне. В нем скверно пахло, и было очень тесно, но зато оказалось тепло. А это было главным на тот момент! Помню, как в пути мы чуть не потеряли маму, так как на одной большой станции она попыталась обменять свои золотые часики на хлеб, чтобы накормить детей, но не успела вернуться до того, как поезд тронулся. К счастью, он двигался очень медленно, а мама оказалась недалеко и успела запрыгнуть обратно, но перспектива потерять ее была ужасной, и мы орали во все лёгкие.

- Вы двигались на восток?

- Да. После долгого и изнурительного пути доехали до города Бузулука в Оренбургской области. Там выписали новые документы, порядок выдачи которых ввиду большого количества беженцев, был максимально упрощён. Там же, прибывшая с нами минская соседка с детьми, была записана как мамина сестра. Это делалось для того, чтобы вместе следовать в республиканскую столицу – город Уфу, где с довоенных времён жила папина старшая сестра. В Уфе же нашу семью поселили в маленькой комнатушке в квартире уплотнившего себя крупного чиновника Башкирии. Были сооружены двухъярусные нары, на них мы и спали. Чтобы прокормить детей, мама, почти сразу после нашего прибытия, стала работать уборщицей на уфимском рынке. Видел, как ей было нелегко, ведь платили очень мало за столь тяжелый труд и жили мы весьма бедственно, но дружно и по- настоящему не голодали. В то же время чёрный хлеб с маслом видели очень редко. У меня во рту до сих пор сохранился горьковатый вкус лепёшек из крахмала, в которых почти не было муки. Их иногда пекла мама, чтобы как-то разнообразить питание и порадовать нас.

- А еще какие моменты вспоминаются?

- «Веселые». В памяти сохранился один такой эпизод: у мамы из сумочки пропали тридцать рублей, которые были предназначены на самые насущные нужды. Когда нас с братом с пристрастием допросили, то выяснилось, что он тайно взял эти деньги и купил на них в соседнем киоске красочные агитационные плакаты на военные темы. Испугавшись наказания за свою проделку, спрятал их в дровах, сложенных в коридоре. Удивительно, но в голодные военные годы люди сочувствовали бедам ближнего гораздо больше, чем сейчас – в сытые и спокойные времена. Так вот, тогда киоскер вернул маме все деньги, когда она, держа за ухо, привела к нему обратно зарёванного любителя искусства.

- А Ваш отец, Ефим Маркович Гольдберг, с ним была связь во время войны?

- Он был на фронте. В 1943 году совершенно неожиданно нас нашёл. Это удалось сделать, связавшись по телефону с младшей сестрой мамы, оставшейся в блокадном Ленинграде. Тогда она служила в женском соединении самообороны, боровшемся с последствиями налётов вражеской авиации и артобстрелов. От неё-то он и узнал, что семья жива и находится в Уфе. С тех пор нам стало жить значительно легче, так как папа перевёл нам свой аттестат – денежное офицерское содержание. А еще нас переселили в большую, светлую комнату в центральном районе города и мама наконец-то смогла оставить тяжёлую работу, сосредоточившись на нас.

В конце 1944-го, когда боевые действия наших войск перешли в страны Европы и близился конец войны, мама получила от отца сообщение о нашем скором переезде в Москву. В его отсутствии уфимский военкомат помог семье офицера-фронтовика с отправкой на новое место жительства. Но в саму Москву мы не попали. Наш новый адрес был таким: станция Клязьма, Московская область, посёлок Звягино. От Москвы нас отделяли тридцать четыре километра по Ярославской железной дороге. Здесь находился большой двор с несколькими домами, принадлежавшими военному ведомству. Нам дали пару комнат в бараке на две семьи. Они были меблированы только простыми кроватями и шкафами. Даже стульев не было, поэтому мы сидели на деревянных чурбаках от распиленного дерева. Зато к дому примыкал не такой уж маленький участок земли, на котором можно было выращивать овощи, а еще там можно было поставить небольшой сарайчик для хозяйственных нужд. В голодное время это было важно, ведь ещё долго существовала карточная система, при которой все жизненно необходимые продукты и товары можно было купить только по карточкам, определяющим их мизерные дневные нормы на человека.

- Отец был для вас, детей, авторитетом?

- Непререкаемым. Он воевал в действующей армии с 1941 по 1945 годы. Был награждён многими правительственными наградами. Закончил войну в звании майора. Мы старались ему подражать в отношении собранности, аккуратности, ответственности к порученному делу. Он нас никогда не ругал. Помню лишь один страшный скандал, когда папа обнаружил у нашей сестры, студентки первого курса медицинского института, пачку сигарет (во время прохождения анатомички имело место почти поголовное курение). Ей было сделано серьезное внушение, которое отразилось и на нас с братом. Поэтому мы даже в студенческие годы не приобрели эту нездоровую зависимость, несмотря на то, что все вокруг курили. Кстати, старшая сестра тоже оказывала на нас положительное влияние своим личным примером, показывая, как надо помогать родителям и относится к учёбе в школе и институте. Она окончила школу с золотой медалью, а институт – с красным дипломом.

- А как воспитывало окружение, социальная среда?

- Определённым образом. Когда надо было давать отпор явной агрессии – ожесточённо дрались. С удовольствием вспоминаю образцово-показательную драку с известным на всю округу хулиганом, который ударил футбольным мячом по спицам нашего велосипеда, когда после волейбола я вёз брата на раме домой. Схватка была один на один и за ее ходом, не вмешиваясь, наблюдали братья с обеих сторон. В результате агрессор был побит, да так, что попал в больницу. Все, кто при этом присутствовал, посчитали исход битвы справедливым.

- Чем запомнились школьные годы и учителя?

- Мои первые два класса прошли в эвакуации, в Уфе. На новом месте мы начали учёбу с третьего класса поселковой начальной школы. С четвёртого класса, перешли в Клязьминскую среднюю школу, которой я многим обязан. За небольшим исключением, в ней преподавали очень квалифицированные, преданные своему делу педагоги. Вспоминаются очень интересные, насыщенные фактами не из учебника и официальной пропаганды, уроки учителя истории Михаила Петровича Баринова, который передвигался на костылях, так как был инвалидом детства. Его голова, с вьющимися волосами, внешне была очень похожа на красивый автопортрет художника Брюллова. А учительница литературы Калерия Митрофановна Кудинова – наш классный руководитель с пятого по десятый – так излагала учебный материал, что практически у каждого возникало желание глубже познакомиться с произведениями, которые проходили. Мы писали сочинения и готовили доклады, в которых требовались дополнительная самостоятельная подборка материала и глубокое понимание прочитанного по определённой теме. Поэтому у меня, как и у многих одноклассников, литература была любимым предметом.

К тому же Калерия Митрофановна была очень добрым и внимательным человеком Она по-настоящему любила своих ребят. И когда с одним из её лучших учеников случился голодный обморок – его мама работала на почте и получала нищенскую зарплату, а отец погиб на войне – она стала подкармливать мальчишку, хотя сама жила на скромное учительское жалование без мужа, который тоже погиб на фронте... Да, мы её тоже очень уважали и любили. Кстати, спустя много лет мальчик, которого она спасала от голодных обмороков, стал крупным учёным и долгое время работал в фирме «Энергия» легендарного конструктора ракет Королёва. Там же, в качестве начальника отдела, работал и другой её ученик, тоже наш одноклассник. Все они отплатили любимому педагогу добром за добро, когда она уже достигла пенсионного возраста и сама стала нуждаться в поддержке. С их помощью Калерия Митрофановна перешла работать и получила двухкомнатную квартирку в городе Королёве, поближе к ученикам. Тогда же возникла традиция собираться всем классом каждые пять лет и в согласованное время мы приезжали к любимой учительнице. Последний сбор в уже сильно поредевшем составе прошёл в 2003 году. Тогда мы отметили пятидесятилетие со дня окончания школы. К.М. Кудинова ушла из жизни почти сразу после этого события. Она дожила до очень преклонного возраста.

- Исаак Ефимович, после школы Вы сразу поступили в вуз? Как определились с выбором?

- Десятый класс мы с братом окончили хорошо. Правда, до медали, дающей право на льготное поступление, не дотянули. Выбор института давно был сделан – только Бауманка, хотя нас и отговаривали идти туда из-за сложности с поступлением. Но мы были уверены в своей подготовке, рискнули и… не поступили. Первый экзамен по физике сдали на четвёрки. Сочинения не боялись и, когда пришли за результатами, то ожидали высоких отметок, но обоим поставили двойки. Глазам не поверили… Как же так? Ведь в школе были одни пятёрки. Я попросил показать моё сочинение и когда его принесли, то не увидел ни одной ошибки. Исправления красным карандашом, так называемых стилистических погрешностей, были сделаны в простых предложениях, которые просто нельзя было написать иначе. Стало ясно, что нам не повезло из-за того, что 1953 год был годом борьбы с космополитизмом, и у всех на слуху было дело врачей-вредителей.

- Тогда и решили идти в МИХМ?

- Да. В то время не было никакого ажиотажа при поступлении в экономические вузы. В Плехановском институте был недобор и в связи с этим объявлен дополнительный приём с зачётом успешно сданных экзаменов в других институтах. Брат решил поступать туда на единственный механический факультет пищевых производств и успешно сдал все остальные экзамены. Я же принял решение в следующем году идти в Московский институт химического машиностроения, куда уже поступили некоторые мои одноклассники.

Дело было в том, что в Клязьме, где тогда мы жили, находилось студенческое общежитие для младших курсов этого института. Мы там имели знакомых и иногда посещали их танцевальные вечера. При институте были курсы подготовки в институт, которые начинали свою работу за несколько месяцев до приёма. Вторая попытка была успешной, и меня зачислили на механический факультет органических производств, определивший мою дальнейшую работу в области переработки пластмасс.

- Интересно было учиться?

- Интересно, но человеку со средними способностями особенно расслабляться не приходилось, так как отсев был большой и безжалостный. Помню хорошего парня Валю Курочкина, который очень активно участвовал в художественной самодеятельности института, но не заметил, как оброс «хвостами» и был отчислен.

А еще мне запомнились институтские военные лагеря, которые проходили в Поволжье под городом Выкса. Там со мной произошёл нелепый случай, который грозил отчислением из института. Стояла ужасная жара и после окончания полевых учений, длившихся более суток, перед строем нашего курсантского взвода вдруг появились две поливные дегазирующие машины (АРСы), которые разбрызгивали оставшуюся в них воду. Двое наших ребят выскочили из строя и нырнули под струи, не реагируя на запрет институтского полковника, проводившего занятия. Когда ему все же удалось восстановить дисциплину, мне, как командиру взвода курсантов, было приказано отвести взвод в лагерь и доложить о нарушении дисциплины командиру батальона армейской части, к которой мы были прикомандированы. По пути мы обсудили ситуацию и решили, что полковник, имевший репутацию либерального преподавателя, вряд ли будет проверять выполнение приказа, и о происшествии я не доложил...

- Но все тайное становится явным… Так ведь, Исаак Ефимович?

- Это точно! Расплата за легкомыслие не заставила себя ждать. Нас, всех троих, обвинили в нарушении воинской дисциплины и каждому определили меру наказания: одному десять суток гауптвахты – как зачинщику безобразия, другому – пять суток, как последователю, ну, а мне, как исполнявшему офицерские обязанности и не выполнившему приказ, пообещали целых двадцать суток! При таком раскладе я не попадал на госэкзамены по военной подготовке и мог быть отчислен из института. К счастью, всё закончилось благополучно. Когда приехал генерал, возиться с нами он, очевидно, не захотел, и была объявлена амнистия. Хотя те, кто получил малые сроки «губы» успели честно потрудиться по очистке нужников и других столь же «приятных» мест от звонка до звонка. Долгосрочники же отделались лёгким испугом.

- Как после окончания института складывалась карьера?

- После защиты диплома на кафедре д. т. н. Абрама Наумовича Левина я, в числе группы выпускников МИХМа, был зачислен в конструкторский отдел Карачаровского завода пластмасс, который тогда был головным в отрасли переработки полимеров в стране. Считаю, что мне очень повезло с самого начала трудовой деятельности попасть под крыло большого энтузиаста развития литья под давлением термопластов Наума Борисовича Видгофа. Являясь блестящим технологом и пропагандистом передовых литьевых технологий, он внёс неоценимый вклад в дело повышения технической грамотности конструкторов нашей отрасли. Его лекции с большой пользой для себя прослушали работники многих предприятий по всей стране. Своим ученикам он привил умение всесторонне анализировать данные перед началом конструирования литьевой оснастки и вводил в курс последних технических достижений в этой области. С этой же целью им была написана первая в Советском Союзе книга, посвящённая основам конструирования литьевых форм. В секторе, возглавляемом Н.Б. Видгофом, очень поощрялась самостоятельная изобретательская инициатива. Все разработки активно внедрялись в производство, что позволяло интенсивно копить производственный опыт. За короткий период за мной уже числился целый ряд удачных внедренных конструкций литьевых форм и полученных на них изделий.

- Какие профессиональные вехи считаете знаменательными для себя?

- На заводе я занимался не только конструированием литьевых форм.

По личным причинам мне пришлось прервать работу в отделе на полтора года. В это время, работая механиком отделения прессового цеха, разработал и внедрил систему штучного счёта миллионного тиража резьбовых пробок для мелкой стеклянной тары. Отпрессованные пробочки после обработки в специальных галтовочных барабанах, где удалялся их облой, затаривались в деревянные ящики по 2200 штук в каждый. Целая бригада работниц считала их до одури каждый день и, конечно, точность их счёта не выдерживала никакой критики. Тогда и родилась идея считать их поштучно, но с помощью полуавтоматического устройства.

В жестяную бочку, модернизированного мной обрабатывающего полуавтомата, пробочки загружались навалом. Под действием вибрации мощных электромагнитов они по внутреннему спиральному лотку непрерывной лентой поступали на специально выделенную крайнюю дорожку ленточного конвейера, в бортик которого был вмонтирован микропереключатель с выступающим датчиком. Вращающийся войлочный валик, насаженный на вал электромоторчика, установленного на бортике конвейера, последовательно прижимал каждое проходящее изделие к микропереключателю. В результате на смонтированный в отдельном кожухе электронный блок поступал фиксируемый сигнал. Когда количество сигналов достигало цифры 2200, срабатывало автоматическое устройство, переключающее поток пробочек с одного рукава подающего жёлоба на другой. Тогда начинал заполняться другой ящик. Внедрение новой системы весьма благотворно повлияло на моё утверждение как специалиста. По центральному телевидению была организована передача с нашего завода, в которой в разделе «новая техника» продемонстрировали работу моей установки с пояснениями молодого изобретателя, то есть меня. Это имело совершенно неожиданные последствия, так как передачу внимательно посмотрела одна очаровательная девушка, которая вскоре стала моей женой. Вероника Яковлевна – моя надёжная опора и мой мудрый доброжелательный критик на протяжении вот уже пятидесяти восьми лет.

Окончание беседы читайте во 2 части интервью.

Материал подготовила Елена ПЕНИНА.
Фото из личного архива И.Е. Гольдберга